«Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдёт в него» (Луки 18:17).
«Мама, мама, а когда Он придёт?» — обняв пухлыми ручками мамину шею, прошептал малыш. «Скоро, очень скоро, Симон. Спи, малыш, закрывай глазки, Господь с тобой». Нежно поцеловав сына, мама ушла, потушив за собою свет лампады. Но мальчик всё ещё трепетал от переполнявшего его сердце восторга. Ведь сегодня его семья вернулась из Иерусалима, где ежегодно народ сходился на праздник.
Детское воображение сквозь сон путало мысли Симона: «Тот, Кто Сам вывел моих бабушек и дедушек из египетского рабства, скоро придёт в силе и славе. И когда это случится, я подбегу к Нему, обниму и скажу, как долго я Его ждал…» От этих мыслей перехватило дух, и малыш сладостно вздохнув, спокойно уснул.
Минуло 30 лет. Симон вырос, став богатым и весьма уважаемым человеком, одним из числа вождей народа или, как именовали его в то время, — фарисеем.
Исполняя все правила и обряды, фарисеи считали себя праведными, особо благословенными у Бога. Они не понимали, что заменили живую детскую веру, мёртвой вереницей формальностей.
Не понимал этого и Симон. Вполне довольный достигнутым, он «вырос» из детской веры в Друга-Мессию, став честолюбивым и корыстным. «О, если бы не мы, фарисеи, что было бы с народом, этим осквернённым и грязным народом?!» — думал он. Этим мыслям не было бы конца, если бы не появился «Нищий Галилеянин», творящий великие чудеса и знамения.
Выражая сочувствие и оказывая помощь людям, исцеляя их от болезней, Галилейский Учитель располагал к Себе сердца людей доселе неведомой силой. Его праведность обличала бесчестие, раскрывая наготу греховных душ на общее обозрение.
Древнее пророчество о Мессии гласило: «Вот, Раб Мой будет благоуспешен, возвысится и вознесётся, и возвеличится… и многие народы приведёт Он в изумление» (Исаия 52:13, 15).
«Разве может Иисус, сын плотника, быть Мессией?» — эта мысль тревожила Симона как человека, отлично знающего Писание. И этой ночью он никак не мог сомкнуть глаз. Симон понимал, что проповедь Иисуса рождала совершенно иную религию, чуждую привычной обрядовости, но близкую сердцу. И эта, приглушённая в нём, жажда правды вновь полноценно забилась жизнью в его доселе каменном сердце. Симон заглянул внутрь своих мерзких и низменных желаний. Всё было блефом на пиру его жизни, где он сам был распорядителем. «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что даёте десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе: суд, милость и веру» (Матфея 23:23).
Иисус не боялся оскверниться, сидя за одним столом с мытарями и грешниками, слезами блудницы и её прикосновением, присутствием прокажённых, больных и увечных, тех, кого, по всеобщему мнению, Небо наказало за их страшные грехи.
Утренняя роса оросила ноги Симона, вышедшего после бессонной ночи прогуляться в саду. Он любил этот сад. Ещё ребёнком он мечтал, что когда-нибудь приведёт сюда Мессию и расскажет Ему все свои детские горести и обиды, поделится своими секретами, покажет клад, который он хранил для Него там, под масличным деревом. Этим кладом было вырезанное из свитка сердце с написанным законом. Сейчас Симон улыбался, когда проходил мимо этого места, но в детстве он свято верил, что Мессия напишет слова Своего закона в его сердце, и станет теснее дружба маленького мальчика и Великого Бога.
Симон понимал всю сложность сложившейся ситуации. Положение и авторитет не позволяли ему открыто признать Иисуса Мессией. На карту было поставлено всё, чем он так гордился. Перечеркнуть стремление добиться уважения одним лишь преклонением перед Неузнанным и Непонятым Нищим Мессией, — значило больше, чем признать свою греховность. Это значило отдать всё, даже жизнь. Убить Его или быть убитым с Ним — страшная дилемма.
Слёзы затуманили взор некогда гордого фарисея. Словно он опять стал ребёнком, обнимавшим руками землю и орошающим слезами покаяния траву… Расценив этот порыв чувств как слабость, Симон счёл нужным сдержать эмоции, пока его не увидел кто-то из домочадцев. И он снова ощутил своё добровольное заключение в темнице людского мнения.
Не найдя в себе сил принять решение, Симон пошёл на собираемый фарисеями совет. Там, как был убеждён Симон, должна была решиться дальнейшая участь Сына плотника, объявившего Себя Мессией.
Слухи об очередном чуде Иисуса распространились по всей Иудее. Отрицать воскрешение Лазаря было невозможно. И совет, на который так спешил Симон, должен был поставить окончательную точку в затянувшейся истории. Мысль, давно витавшая в воздухе, была озвучена несколькими скупыми вопросами и общими фразами. Каждый из присутствующих понимал, в чём дело. «Что нам делать? Этот Человек много чудес творит. Если оставим Его так, то все уверуют в Него, и придут Римляне и овладеют и местом нашим, и народом» (Иоанна 11:47, 48). Решение давным-давно было принято, и его формальное оглашение не заставило себя ждать. Каиафа, будучи на тот год первосвященником, сказал: «Вы ничего не знаете, и не подумаете, что лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Иоанна 11: 49, 50).
Не обнаруживая в своём сердце крепкой веры в Иисуса, как в Мессию, Симон сдался, подчиняясь толпе, промолчал.
Вскоре представилась и возможность взять Его. Первосвященники и фарисеи в нетерпении потирали руки, ожидая расплаты за все причинённые им Плотником из Назарета муки совести.
Взяв Иисуса ночью, они добились согласия властей распять Его. Требование было одно — смерть. Но лишь спокойствие и любовь струились из глаз Иисуса. Эту Любовь, облёкшуюся в терновый венец, губили… дети. Дети, которых Он водил к «водам тихим» и «носил на груди Своей», плевали Ему в лицо… Дети, ради которых Он оставил славу и великолепие Небесных чертогов, «обезобразили Его паче всякого человека», и «ни во что ставили Его» (Исаия 53:3)… Дети, за грехи которых Он добровольно страдал, надругались над своим Спасителем, повесив Его на кресте, как воплощение зла.
«И сделалась тьма по всей земле до часа девятого: и померкло солнце, и завеса в храме раздралась по средине. Иисус, возгласив громким голосом, сказал: Отче! в руки Твои предаю дух Мой. И, сие сказав, испустил дух» (Луки 23:44-46).
Тьма людских сердец, не желающих принять освобождающий Свет, словно вырвалась наружу, окутав страхом и отчаянием всех присутствовавших. Чувство вины в клочья раздирало теперь ясное сознание недавно так яростно требовавших распятия. Теперь люди в страхе бежали, как преступники с места преступления, боясь расплаты и наказания.
Но Симон не бежал. Ударяя себя в грудь, он ясно осознал, что только что он распял Бога. Сердце разрывалось от боли и сожаления. Всё потеряно… Детские мечты разбиты, и в их осколках Симон видел трогательную прогулку в саду, масличное дерево и кусочки пергамента. Всё это неожиданно всплыло в памяти. Словно опять он стал ребёнком. Глухие рыдания отчаянно вырвались из груди. Подобно маленькому Симону, обвивавшему пухлыми ручками мамину шею, теперь он, некогда корыстолюбивый, обвил руками крест, словно это самое дорогое, что у него осталось.
Ни рёв ветра, ни великое землетрясение теперь не волновали Симона. Мир перестал существовать для него. Остался только крест и он, Симон, вознёсший на него своего Мессию. Этот крест разбил каменное сердце фарисея, навсегда оставив в памяти этот день.
Но Бог знал, что вскоре первые лучи Его воскресения разорвут тьму людских сердец, навсегда освободив и оправдав детей, верующих в Него.
Екатерина Сенцова
